Давно замечено, что текст создается в момент прочтения – когда то, что уже есть «в голове» складывается с тем, что предлагает последовательность знаков текста. Собственно, из-за этого люди понимают один и тот же текст по-разному, или не понимают его (не с чем складывать, нет ничего откликающегося «в голове»). Отдельным упражнением – и сложностью – поэтому оказывается обсуждение чего-то: люди реагируют на то, что возникает у них в голове по поводу прочитанного, забывая удерживать во внимании и придерживаться того, что все-таки написано. Отдавая себе отчет в этом, я специально подчеркиваю, что то, что изложено ниже, не пересказ Фёгелина, не то, как я понял Фёгелина, а то, что я думаю по поводу написанного Фёгелиным – если указание на иное прямо не содержится в моем тексте.    

Истина на самом деле во все времена рассматривалась как критерий ценности любой объясняющей мир конструкции, любого учения, любых правил жития. Степень проникновения в «законы мироздания» как основания правильного человеческого устройства всегда была разной, но всегда было понимание, что непосредственного человеческого опыта не хватало для нахождения этой истины. В связи с этим возможно – и Фёгелин это делает – проследить динамику, изменение отношения к источнику истины, первой, всё определяющей истины, истины, из которой выводятся все остальные истины. Важно, однако, отметить необходимость опыта для обретения истины – эта линия проходит через весь текст Фёгелина. Я, кстати, отдаю себе отчет в том, что формулирование истин человеческого  бытия занимает столетия, если не тысячелетия осмысления опыта, и в этом основа моего отношения ко всем, кто претендует на формулирование «новых истин». Кроме того, я понимаю, что пока не существует оснований называть уже открытые с таким трудом истины устаревшими – «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: "смотри, вот это новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после» Екклесиаст 1:9». 

В отношении истин, открытых после Христа (не вытекающих из него) надо очень серьезно проверять, насколько это истина (насколько это то, что спасает).    

I 

Сначала в основу представления об истине как о правильном устройстве общества брался космический порядок. Естественно, так, как он определялся, интепретировался и понимался. В любом случае космический порядок воспринимался как стабильный, непосредственно недоступный, но определенно влияющий на жизнь человека – начиная от цикличности времен года, обеспечивающей правильное время для посевов и сборки урожая, до погодных потрясений и климатических изменений. 

В осмыслении Платона (то есть много позже сформировавшегося отношения человека к космическому порядку: «Исторически такое самопонимание на тысячелетия опережает возникновение этой науки, episteme politike в аристотелевском смысле. Отсюда следует, что когда возникает политическая наука, то начинается она не с tabula rasa, на которой можно начертать свои концепты; она неизбежно опирается на богатый массив самоинтерпретации общества и приступает к критическому прояснению социально предзаданных символов» (Фёгелин, Новая наука политики. Введение, стр. 113)) человеческое общество есть «не просто факт или событие внешнего мира, которое наблюдатель может изучать как естественный феномен. Несмотря на то, что в качестве одного из важнейших компонентов оно имеет внешние проявления, в качестве целого — это маленький мир, космион, который изнутри освещается смыслом, излучаемым человеческими существами, непрерывно порождающими и сохраняющими его как способ и условие своей самореализации» (стр. 110).  

«Все древние империи — как ближневосточные, так и дальневосточные — осознавали себя представителями трансцендентного, космического порядка, и некоторые из них даже понимали этот порядок как «истину». Обратимся ли мы к древнейшим китайским источникам в Шу-цзин или к египетским, вавилонским, ассирийским и персидским надписям — везде одинаково обнаруживается, что порядок империи рассматривается как космический порядок в условиях человеческого общества. Империя есть аналог космоса, это маленький мир, отражающий порядок огромного, всеобъемлющего мира. Правление становится задачей по сохранению гармонии общественного строя с космическим порядком; аналогично территория империи представляет мир с его четырьмя сторонами; великие имперские церемонии представляют мир космоса; праздники и жертвоприношения играют роль космической литургии, символического участия космиона в космосе, а сам правитель представляет общество, поскольку на земле он представляет трансцендентную власть, которая поддерживает космический порядок. Таким образом, термин «космион» приобретает новый смысловой аспект в качестве представителя космоса (Фёгелин, Новая наука политики. Введение, стр. 153-154)».    

Космический порядок как отражение истины в любом случае требует осмысления, продвинутых носителей такого представления, системы передачи знаний. Требует он также способов, упрощающих усвоение и присвоение истины. Таким способом в первую очередь является сакрализация знаний, придания им такого характера, в силу которого обыденный человек («простой человек») не в силу оспорить эти знания, а его попытка оспорить квалифицируется как выступление против истины, обеспечивающей выживание общества, то есть направленное против человеческого общества. 

Отсюда и производящие впечатление ритуалы и монументальные сооружения – пирамиды, зиккураты, ориентированные по сторонам света, жрецы и священные тексты.  «Такой проект представительного порядка неизбежно испытывает противодействие со стороны внутренних и внешних врагов, а правитель — всего лишь человек, он может ошибаться в силу обстоятельств или плохого управления, и все заканчивается внутренними революциями и внешними поражениями. В таком случае опыт противодействия, возможного или реального поражения служит поводом к более четкому различию смысла истины. Постольку, поскольку порядок в обществе не возникает автоматически, но должен быть организован, сохранен и защищен, все, кто отстаивает <космический> порядок, представляют истину, тогда как их враги представляют беспорядок и ложь. Такого уровня самоинтерпретации империи достигли Ахемениды. Согласно Бехистунской надписи, прославляющей подвиги Дария I, царь одерживал победы по той причине, что являлся правоверным орудием Ахурамазды; он «не был злодеем, не был лжецом», как и весь его род, он не служил Ариману, Лжи, но, правя, «следовал справедливости». Что же касается врагов, то надпись уверяет нас, что «ложь сделала их мятежными, потому что они... обманывали народ — Ахурамазда их предал в мои руки»… 

… Бунтовщиков против Истины, несомненно, можно распознать по их сопротивлению царю, но как представителей Лжи их также выдает пропагандистский обман, который они распространяют, чтобы ввести в заблуждение народ. На царя, наоборот, возлагается обязанность быть скрупулезно корректным в собственных высказываниях. В Бехистунской надписи есть примечательный пассаж: «По воле Ахурамазды мною совершено еще многое другое, не написанное на этой надписи. Не написанное потому, чтобы тому, кто со временем будет читать эту надпись, не показалось, что слишком много мною сделано, [настолько], что он не поверит, сочтет за ложь». Представителю истины непозволительны никакие домыслы, ему даже приходится ударяться в другую крайность. Там же, стр. 154-155»   

II 

Однако на определенном этапе развития человеческой цивилизации произошел фантастический прорыв – и это был отрыв от представления о космическом порядке как источника истины:   «Открытие истины, способной бросить вызов космологическим империям, само по себе является историческим событием значительного масштаба. Этот процесс занял в истории человечества около пяти столетий, что приходится, грубо говоря, на промежуток между 800 и 300 гг. до н. э.; он протекал одновременно в разных цивилизациях, но без явного взаимного влияния. В Китае — это эпоха Конфуция и Лао-цзы, а также других философских школ, в Индии — эпоха Упанишад и Будды, в Персии — зороастризма, в Израиле — пророков, в Элладе — философов и трагедии. В качестве наиболее характерной фазы в этом затяжном процессе можно признать время около 500 г. до н. э., когда современниками были Гераклит, Будда и Конфуций. Этот одновременный прорыв истины мистических философов и пророков привлекает внимание историков и философов, с тех пор как он целиком оказался в поле зрения в связи с расширением исторического горизонта в XVIII—XIX столетиях. Там же, стр 162» 

Этим прорывом является идея о том, что источник истины – не космос. Все, о чем говорили Будда, Конфуций и Гераклит – не космос. Общество – не только космион, но и экспансия, экспликация, развертывание человека. Не только микрокосмос, а макроантропос: «Всем известна часто цитируемая фраза Платона, что полис — это человек, написанный крупными буквами. Эта формула является, так сказать, кредо новой эпохи. Безусловно, это первое слово, сказанное Платоном по данному вопросу, но не последнее. И все же какие бы ограничения этот принцип ни испытал в силу введения других, и даже несмотря на необходимую уступку в пользу космологической интерпретации и той истины, которая в итоге ей принадлежит, в нем заключается динамическое ядро новой теории. 

Этот принцип Платона мы будем для краткости называть антропологическим. Там же, стр. 162»   В связи с этим «отрывом» от космоса следует обратить внимание на два важных момента: первый – отрыв был произведен мыслителями, который не были жрецами, они мыслили без ограничений предыдущих осмыслений; второй – эти мыслители положили в основу человека, с его способами мышления, характером, интеллектуальными проявлениями – на самом деле то, что называется «психе», душа. Именно психе дает связь с трансцендентным, с тем, что воспринимается людьми как Бог. Однако такая связь с трансцендентным может потрясать общество и влечь его реакцию. Связь с транцендентным оказывается ответственным делом.    

«То, что вообще различия социального порядка оказываются в поле зрения как различия человеческих типов, происходит благодаря открытию истинного порядка человеческой души и желанию выразить истинный порядок в социальном окружении того, кто сделал такое открытие. Получается, что истина никогда не открывается в пустоте: открытие есть дифференцирующий акт в плотной атмосфере мнений; и если открытие имеет отношение к истине человеческого бытия, то окружение оказывается поколеблено в своих крепчайших убеждениях по широчайшему фронту. Как только открыватель вступает в общение, ищет признания или убеждает, он неизбежно встречает сопротивление, которое может оказаться фатальным, как это произошло в случае с Сократом.  

Истинный тип — это философ, прототипом же разлада становится софист. Отождествление истинного типа с философом — это момент, который нужно правильно понимать, поскольку в наше время его смысл замутнен модернистскими предрассудками. Сегодня в историко-философской ретроспективе философия Платона стала одной из многих систем. Согласно намерению Платона, его теория не развивала одну из философий человека; Платон конкретно занимался исследованием человеческой души, при этом истинный порядок души оказался зависящим от философии в строгом смысле любви к божественной sophon (мудрости). 

Этот смысл был еще жив у бл. Августина, когда он перевел слово «философ» с греческого на свою латынь как amator sapientiae. Истина души достигалась посредством ее любящего расположения к sophon. Истинный порядок человека, таким образом, есть конституция души, определяемая в терминах конкретных опытов, возобладавших настолько, что за счет них сформировался характер. Истинный порядок души в этом смысле обеспечивает стандарт для оценки и классификации эмпирического разнообразия человеческих типов, а также социального порядка, в котором они находят свое выражение. Там же, стр 166-167»   

Способность философа мыслить, опираясь на свою любовь к мудрости – тяге к истине, способу ее добывания (через рассуждение-размышление относительно жизни и ее проявлений – опыта) и сосуществованию с истиной (собственности мудрости) – сделало истину продуктом специфического, определенным образом организованного теоретического осмысления опыта – чтобы прийти к истине, надо правильно рассуждать об опыте, и не останавливаться в рассуждении, пока не доберешься до истины. И любовь к мудрости есть и гарант правильности, и критерий успешности такого пути.    

«От этого существенного момента зависит смысл теории. Теория есть не просто какое-либо высказывание мнений относительно человеческого существования в обществе, это скорее попытка формулирования смысла существования через объяснение содержания определенного класса опытов. Ее аргументация не произвольна, но черпает свою обоснованность из комплекса опытов, на которые она должна постоянно ссылаться для эмпирического контроля. Аристотель был первым мыслителем, отметившим это условие для теоретического постижения человека (стр. 167-168).»   

Работая со своим опытом, человек постигает идеи, которые больше понятий. Работая с идеями, человек может строить понятия, с той или иной степенью успешности, здесь важнее то, что именно идея позволяет понимать смысл происходящего, анализировать опыт, понимать шире и глубже идею, находя ее проявления в частном. Философ исследует опыты, «в которых внутреннее измерение души предстает в своей высоте и глубине. Высотное измерение градуируется посредством мистического восхождения по via negative к грани трансцендентности — и это уже предмет «Пира». Глубинное измерение зондируется посредством анамнестического погружения в бессознательное, в те глубины, откуда черпаются «истинные логосы» «Тимея» и «Крития». Там же, стр 173   

Здесь интересно отметить опять же два момента: метод via negative для определения (приближения к) истины/Бога/трансцендентного как того, что однозначно является не-ложью, пусть содержательно и не познанным, и возможно непознаваемыми, через исключение «из уравнения» того, что точно не является истиной. Вторым важным моментом является собственно восхождение к трансцендентному, к тому, что нельзя увидеть и потрогать руками – к потустороннему, которое, являясь истиной, определяет правильное в нашей жизни. 

В ходе такой интеллектуальной работы обнаруживается нечто, что живо откликается на это трансцендентное, чувствует приближение к нему: «Теперь требуется установить, почему они стали носителями истины о человеческом существовании, соперничающей с истиной древнего мифа, и почему теоретик как представитель этой истины должен обладать способностью противопоставить ее авторитет авторитету общества. Ответ на этот вопрос следует искать в природе обсуждаемого опыта. Открытие новой истины — это не развитие психологического знания в имманенталистском смысле; скорее следовало бы сказать, что здесь обнаруживается сама психе как новый центр в человеке, в котором он ощущает себя открытым к трансцендентной реальности. Кроме того, этот центр обнаруживается не в качестве некоторого объекта, который все время присутствовал, но исчезал из поля зрения. Психе как область, в которой испытывается трансцендентность, следует отличать от более компактной структуры души; она должна развиться и получить свое имя. Отдавая должное проблеме компактности и дифференциации, можно было бы даже сказать, что до открытия психе человек не обладал душой. Из этого следует, что это такое открытие, которое порождает свой экспериментальный материал вместе с его объяснением; открытость души испытывается посредством открытия самой души. Этому открытию, которое есть настолько же действие, насколько сильное переживание, мы обязаны гению мистических философов. 

Эти опыты становятся источником нового авторитета. Посредством открытия души философ вступает в новые отношения с Богом; он не только открывает свою собственную психе как инструмент для испытания трансцендентности, но в то же время открывает божество в его радикально нечеловеческой трансцендентности. Следовательно, дифференцирование психе неотделимо от новой истины о Боге. Истинный строй души может стать стандартом для измерения как человеческих типов, так и типов социального строя, поскольку он представляет истину о человеческом существовании на границе трансцендентности. Поэтому смысл антропологического принципа должен определяться с пониманием того, что инструментом социальной критики становится не произвольная идея человека как имманентного миру существа, а идея человека, который обнаружил свою истинную природу через обретение своего истинного отношения к Богу. Новое измерение, открывающееся для критики общества, есть, несомненно, не сам человек, а человек в той мере, в какой за счет дифференцирования своей психе он стал представителем божественной истины. 

Таким образом, для теоретической интерпретации общества антропологический принцип должен быть дополнен вторым принципом. Платон выразил это своей формулой «Бог есть мера» – в противовес Протагорову определению «человек есть мера». Сформулировав этот принцип, Платон подвел итог долгого развития. Там же, стр 174»   

Важно отметить еще одну линию – линию идеи о том, что важным для жизни общества, для выживания необходимым отношением является любовь. Частью истины, истиной оказывается любовь. Не зло, не война, не "отнять и разделить", не насилие – любовь.    

«Открытие и изучение этих опытов начались за века до Платона и продолжились после него (см. современный пример такого открытия). Платоническое погружение в глубь души, например, видоизменило опыты, исследованные Гераклитом и Эсхилом, а имя Гераклита напоминает нам о том, что Эфесец уже открыл триаду любви, надежды и веры, которые вновь появляются в опытной триаде св. Павла.  Для via negativa Платон мог опираться на мистерии, а также на описание пути к истине, приведенное Парменидом в его дидактической поэме. Также следует упомянуть, как близкую к платоническому диапазону, Аристотелеву philia* эмпирическое ядро истинной общности между зрелыми людьми; и кроме того, Аристотелева любовь к умной самости (noetic self) является отголоском гераклитовского следования общему Логосу человечества.

• φϊΛία (греч.) — любовь, привязанность, дружба. Понятие, часто используемое Аристотелем в его этике и политической философии. В «Никомаховой этике» Аристотель говорит о «срединном» складе души, который более всего пригоден для совместной жизни людей: «Этому [складу души] не дано никакого имени, но больше всего он походит на дружелюбие (philia)» (Arist. EN 1126 Ь22)., там же, стр 171»

Таким образом, человечество в ходе столетий размышлений приходит к новому пониманию истины и Бога, а также к истинному правилу устройства человеческих отношений. Трансцендентное же оказывается важным действующим фактором в жизни общества, и это трансцендентное оказывается безразличным к космосу. Важным – ключевым – остается то, что за всем этим движением человеческой мысли стоит тяга к истине как к тому, что позволяет выжить, спастись. Истина есть то, что спасает.