19.12.24 04:30
Чем больше настаивала советская дипломатия на гарантиях прибалтийским государствам, тем больше опасений вызывала у них. В июне Финляндию посетил представитель британского Военного министерства адъютант короля Георга VI генерал Уолтер Кирке. Он встретился с Маннергеймом, посетил линию укреплений на Карельском перешейке, провёл ряд других встреч. По возвращению в Англию 22 июня он подал доклад о настроениях правительства и военных Финляндии. «Они не хотят иметь никаких дел с Германией, — говорилось в нём, — но они скорее примкнут к Оси, чем примут русскую гарантию». Между тем сразу после Кирке страну посетил генерал Гальдер. Поездка начальника Генерального штаба сухопутных сил вермахта, сопровождаемого группой офицеров, по перешейку и Лапландии вызвала в Москве обоснованные опасения, что выбор в пользу Германии уже делается. Из Хельсинки немецкая делегация прибыла в Таллин. Гальдер пробыл в этой стране с 26 по 29 июня, собирая информацию о состоянии советских Вооружённых сил и налаживая сотрудничество с эстонскими военными. Для связи с местным Генеральным штабом был прикомандирован представитель абвера фрегатен-капитан Александр Целлариус. В 1936, 1938 и 1939 гг. для налаживания сотрудничества Эстонию и Финляндию посещал и адмирал Канарис. Он встречался со своими коллегами полковниками Виллемом Саарсеном (Таллин), Ларсом Меландером и Антеро Свенсоном (Хельсинки). Созданное в Эстонии «Бюро Целлариуса» в сотрудничестве с финскими и эстонскими спецслужбами начало активный сбор информации о Вооружённых силах СССР.
6 июля посланники Латвии и Эстонии в СССР встретились для совещания в резиденции посланника Литвы Ладаса Наткявичуса. Обсуждалась проблема советской политики в регионе и общей позиции трёх республик. Латышский представитель Фрицис Коциньш подвёл итог: «Как эстонский, так и литовский посланники пришли к единодушному мнению, что если с началом войны наступят судьбоносные дни для Балтийских государств, то меньшим несчастьем всё же будет немецкая угроза. Запустив «русскую вошь» в шубу, её наружу больше не выбьешь, ибо там её жизненное пространство и витальные интересы». Германская ориентация трёх республик была очевидной и до этого, и Москва не собиралась уступать.
Позиция Советского правительства была предельно ясна, оно хотело получить ответ на вопрос, заданный Черчиллем — действительно ли его партнёры по переговорам хотят заключить союз с СССР. Время было дорого. 2 июня советская разведка вновь представила информацию о готовящемся германском нападении на Польшу. Оно должно было быть подготовлено в конце июля 1939 года. Немцы планировали начать с внезапного воздушного удара, польскую армию планировалось разбить за 14 дней. В качестве предлога для начала войны готовилась инсценировка украинского восстания в Восточной Галиции. Гитлер, по источникам советской разведки, не ожидал вмешательства Англии и Франции в германо-польский конфликт. Он планировал сначала покончить с Польшей, затем с Францией и Англией, после чего вновь повернуть на восток и обрушиться на СССР.
Один из крупных функционеров СС открыто заявил: «В конце концов, большевики знают же, что в один прекрасный день и до них дойдёт черёд». Сомневаться в этом не приходилось, но весной и летом 1939 года вопрос стоял лишь о том, когда это произойдёт и при каких обстоятельствах. Интересно, что 15 июня два германских дипломата — братья Эрих и Теодор Кордты — на частной встрече сообщили Ванситарту о том, что Гитлером предприняты решительные шаги к улучшению отношений с СССР, что позволит ему сокрушить Польшу без эффективного вмешательства со стороны Запада. Ванситарт убедился — реализуются самые страшные его опасения. Остановить войну с Европой мог только союз Англии с СССР.
На Дальнем Востоке война уже шла. Сразу же после прилёта в Монголию Жуков перенёс свой командный пункт на гору Химар-Даба, вблизи от поля боя. Перемена командования сразу же почувствовалась в войсках. 13 июня Советское правительство заключило очередной договор с Китаем о предоставлении республике займа в 150 млн. долларов. Москва была очевидно заинтересована в расширении помощи китайскому союзнику. Японское командование заявило о полном уничтожении советской авиации в районе боев и 23 июня поставило перед своими ВВС задачу уничтожить советские аэродромы. Японская пропаганда усилила рекламу своих успехов в воздушном пространстве Монголии. Необходимо было противопоставить этой кампании советскую версию событий.
26 июня впервые было опубликовано подробное сообщение ТАСС о вторжении значительных японо-маньчжурских сил при поддержке бронетехники, артиллерии и авиации, которое началось вслед за пограничными инцидентами после 13 мая 1939 г. ТАСС упоминал и о неудачах советско-монгольских войск и, в частности, авиации в этих боях, но в целом, как отмечалось, они были успешными. Этого было мало, и Ворошилов потребовал от Жукова и Смушкевича конкретных данных, с указанием имён и званий сбитых лётчиков противника. Ответы не были детальными. Очевидно, об успехах говорить было ещё рано.
В это время в районе конфликта стороны наращивали силы, а в воздухе шли бои с переменным успехом. Японцы заявили об уничтожении в бою 27 июня от 140 до 150 самолётов И-15 и И-16 — гораздо больше, чем их числилось в Монголии. На самом деле к 27 июня советская авиация потеряла 53 самолёта, 37 летчиков было убито и 6 ранено. В строю оставалось 95 истребителей и 122 бомбардировщика. Но в этот день противник действительно достиг существенного успеха, нанеся ранним утром бомбовый удар по нашему аэродрому. Вслед за первым сообщением ТАСС последовали новые, хоть и не столь подробные, сообщения, из которых явно следовало — идёт тяжёлая борьба за господство в воздухе. В воздухе и на земле было уничтожено 20 советских самолётов, японская авиация потерь не имела. Весьма плохо в боях, по оценкам Смушкевича, показали себя И-15 и И-16.29 июня «Правда» опубликовала статью, высмеивавшую хвастовство японских сообщений о победах над советской авиацией в небе Монголии. Автор заверял: «ложь и хвастовство — оружие слабых».
Пока шла война в воздухе и пропаганде, готовились бои на земле. 19 июня японское командование приняло план разгрома наших войск в районе Номон-гана — так японцы называли Халхин-Гол. 2 июля генерал Камацубара отдал приказ по 23-й дивизии — перейти Халхин-Гол и «уничтожить противостоящего врага». Японское командование планировало осуществить окружение советско-монгольской группировки. Японцы имели около 22 тыс. штыков и 5 тыс. сабель, против 11 тыс. штыков и 1 тыс. сабель оборонявшихся, существенно превосходили их в артиллерии и уступали лишь в танках — 130 против 186 танков и 266 бронеавтомобилей. В ночь на 3 июля они перешли в наступление и, оттеснив части 6-й кавалерийской дивизии МНР, овладели горой Баин-Цаган. Наступавшие остановились и немедленно начали укреплять захваченные позиции и готовить противотанковую оборону.
Прочный плацдарм на восточном берегу реки был создан. Возникла угроза выхода противника в тыл оборонявшихся. В сложившейся обстановке Жуковым было принято абсолютно верное решение — бросить все резервы на ликвидацию прорыва. Ударный кулак составила подходившая с марша 11-я танковая бригада комбрига М.П. Яковлева, 24-й мотострелковый полк полковника И.И. Федюнинского, усиленный дивизионом артиллерии, 7-я мотоброневая бригада и бронедивизион 8-й кавдивизии МНР. 3 июля около 200 танков 11-й бригады двинулись в атаку без поддержки пехоты. Это был риск. Статья 6 Боевого Устава механизированных войск РККА 1932 года гласила: «От начальствующего состава требуется исключительная быстрота и чёткость в оценке обстановки, простота и ясность в принятии решения, бесповоротная решимость в проведении его в жизнь — непреклонная настойчивость и твердость в исполнении». Решение об атаке было принято в духе этого положения. Преимуществом была внезапность. Японцы не ожидали этого удара. Противник имел около 100 орудий и до 60 противотанковых ружей.
Позиции на Баин-Цаган атаковала авиация, вслед за ней артиллерия начала обстрел горы и подступов к ней со стороны японского тыла. Наступление бригады Яковлева было внезапным, и противник открыл огонь только через 10 минут после его начала. Тем не менее японцам удалось отбить несколько атак, перелом в бою наступил во второй половине дня. В ходе боёв бригада потеряла 77 танков из 133 и 37 бронеавтомобилей из 59. На жаре бензиновые двигатели перегревались, в танках концентрация испарений горючего приводила к самовозгораниям. При отсутствии надёжных противопожарных средств наиболее доступными были песок и брезент. Двигатели после этого приходилось перебирать.
Еще в 15:00 4 июля Камацубара отдал новый приказ: «Наступление дивизии продолжается успешно, особенно на фронте части Ясуока, приближается момент уничтожения армии противника на правом берегу р. Халхин-Гол». Через два часа обстановка на плацдарме полностью изменилась. В 17:30 Жуков сообщал о том, что упорные бои продолжаются, но, главное — они привели к успеху. Он был очевиден: «Группировка в районе горы Баин-Цаган на западном берегу р. Халхин-Гол в основном ликвидирована. Сейчас добиваем остатки, которые считаю не более двух рот, с большим количеством снайперов». 11-ю танковую бригаду пришлось отвести в тыл — слишком велики были потери. Даже касательный удар снаряда по броне приводил к искре и пожару. Остальные части, участвовавшие в атаке, потеряли почти половину своих бронеавтомобилей. Общие потери наступавших составили 173 танка и 143 БА разных типов. Тем не менее успех был полным, противник был частично окружён и уничтожен, частично принуждён к отступлению Уже 5 июля оно превратилось в бегство. Для того, чтобы не допустить прорыва советских танков, японские сапёры взорвали переправу через Халхин-Гол до перехода через неё основной группы своих войск.
В результате боёв на Баин-Цаган японцы потеряли все танки и до 10 тыс. чел. К вечеру 5 июля советско-монгольские войска полностью восстановили контроль над утраченными ранее позициями, но задачу полного окружения и уничтожения японцев на западном берегу реки им осуществить не удалось. Успехи весьма положительно сказались и на монгольских войсках. На первом этапе боёв они часто действовали слабо — сказывалось отсутствие боевого опыта, особенно тяжёлое впечатление производило на цириков господство противника в воздухе. Было принято решение резко активизировать работу инструкторов и политработников. Она имела успех. 10 августа главный военный советник в МНРА комбриг М.П. Поздняков и главный инструктор Политуправления монгольской армии бригадный комиссар Я.И. Воронин докладывали: «Бои показали, что боец МНРА драться может и дерётся устойчиво там, где им твёрдо руководят». Недостатком армии был назван слабо подготовленный комсостав.
То же самое можно было сказать и о РККА. Её части и командиры также нуждались в подготовке. Этому способствовал и короткий перерыв в активных действиях. 12 июля Ворошилов и Шапошников направили директиву, подводившую итог боям. Нарком и начальник Генштаба отметили: «Японцы в бою действуют организованнее и тактически грамотнее, чем мы». Особо было отмечено то, что противник выходит из боя, прикрываясь группами снайперов, постоянно наносит беспокоящие удары, изматывает советско-монгольские войска, которых не жалело командование. «Об отдыхе людей вы не заботитесь, — гласила директива, — а это — один из главнейших факторов успешных действий на фронте». Ворошилов и Шапошников призывали командование корпуса беречь своих подчинённых, особенно ввиду неизбежной попытки противника взять реванш: «Японцы из кожи вон лезут, чтобы показать свою силу. Мы должны быть умнее и спокойнее. Поменьше нервничайте, не торопитесь «одним ударом» уничтожить врага, и мы разобьём противника с меньшей затратой крови». Это были правильные рекомендации, но опасность представлял не только Камацубара.
Проблемы создавал и прибывший во главе комиссии командарм 1-го ранга Г.И. Кулик. Он вмешивался в командование войсками, что приводило к самым печальным последствиям. В известной степени деятельность Кулика не была лишена смысла — он обратил внимание на слабый уровень подготовки территориальных дивизий, имевших много слабо обученных бойцов, части не были слажены. Командарм предлагал вывести войска за реку, прикрывшись ею, активно подготовить войска к действиям и 20-22 июля перейти в наступление.
В конце концов Главный Военный Совет обязал Кулика ограничиться инструкторской миссией в артиллерии и перестать вмешиваться в управление сражением. Более того, Ворошилов известил его: «Правительство объявляет Вам строгий выговор за самоуправство, выразившееся в отдаче без ведома и санкции Наркомата обороны директивы командованию 57 ск. об отводе сил с восточного берега реки Халхин-Гол». В конечном итоге Кулика отозвали, к несказанной радости подчинённых. «Все облегчённо вздохнули, когда самолёт взмыл в воздух, — вспоминал начарт РККА комкор Н.Н. Воронов. — Кулик вносил много путаницы». Последствия её прекращения были самыми положительными. Но, вернувшись в Москву, Кулик начал делиться паникёрскими настроениями с руководством — если в Монголию срочно не перебросить 5-7 дивизий, то японцы через неделю будут в Чите. Наркомат обороны ограничился более скромными подкреплениями — 5-6 запасных батальонов.
Успехи дали возможность в очередной раз ужесточить публичную позицию. «Безопасность границ МНР, — заявляла 10 июля «Красная звезда», — находится в надёжных руках. Наглые вылазки японских провокаторов закончатся для них полным крахом». 14 июля сообщение ТАСС известило о значительных успехах советско-монгольских войск. Сообщалось, что с 6 по 12 июля был сбит 61 самолёт, с начала боев — 199 самолётов, в то время как РКВВС потеряли только 52 самолёта. Назывались имена сбитых и захваченных в плен японских лётчиков, со ссылкой на трофейные документы утверждалось — противник готовится к новым провокациям. В ответ на заявления японской прессы и официальных лиц вновь следовали публикации, разоблачающие ложь японской пропаганды.
Ожидания новой атаки японцев имели очевидные основания. 19 июля Камацубара отдал приказ снова готовиться к наступлению. Теперь командование Квантунской армии готовило реванш, а советское планировало добить врага и изгнать его с территории Монголии. В воздухе в это время продолжались бои между японской и советской авиацией. В район Халхин-Гола было собрано четыре японских пехотных дивизии — 71-я, 26-я, 64-я и 72-я, а также артиллерия и дивизионные части разгромленной 23-й дивизии, два инженерных полка, три полка баргутской кавалерии. Кроме того, были подтянуты и два танковых полка — 3-й и 4-й, 69 средних танков разных типов и 16 танкеток. Штабы двух армий планировали наступление с целью уничтожения основных сил противоборствующей стороны. Для советско-монгольской группировки оторванность от железных дорог и баз снабжения стала сложнейшей проблемой. Для проведения наступления требовалось 18 тыс. тонн артиллерийских боеприпасов, 6,5 тыс. тонн боеприпасов для авиации, 15 тыс. тонн ГСМ, 4 тыс. тонн продовольствия, 7,5 тыс. тонн топлива и 4 тыс. тонн прочих грузов. Всё это по открытой степи перевозили на машинах. Без прочного контроля над небом это было бы невозможно. Исход сражения был далеко ещё не ясен. Ещё менее ясными были перспективы развития ситуации и в случае поражения, и в случае победы японцев. Между тем внешнеполитическое положение Японии резко усложнилось.
22 июня Берлин известил своего партнёра, что в случае дальнейшей задержки заключения формального союза между двумя странами Германия пойдёт на заключение договора о ненападении с Советским Союзом. Это сделал статс-секретарь фон Вайцзеккер в разговоре с японским послом в Германии генералом Осима. Тот был в шоке от рекомендации улучшить отношения с русскими. Тем не менее генерал взял себя в руки. То же самое чувство, по донесениям советских дипломатов, испытывало практически всё японское общество. Но в Японии были уверены — вот-вот наступит победа над русскими. Из Монголии шли радостные новости. 7 июля командование Квантунской армии заверило Токио: «это только вопрос времени, когда мы сокрушим врага на правом берегу» Советская разведка докладывала о подготовке к переброске крупных подразделений японской пехоты (до 20 тыс. чел.) из района Нанкина в Дайрен и далее в Маньчжурию, туда же направлялись и зенитные батареи, а также значительное число истребителей и бомбардировщиков, как из Китая, так и из Японии.
Серьёзным внешнеполитическим успехом Токио в этот момент стали секретные японо-английские переговоры. Британские посланники в этой стране — сэр Роберт Клайв (1934-1937) и сэр Роберт Крейги (1937-1941) были последовательными сторонниками англо-японского диалога. Крейги к тому же был убеждён в необходимости компенсировать успехи германской политики в Азии и был сторонником политики реализма, примером каковой считал соглашение в Мюнхене. 22 июля 1939 года Крейги и министр иностранных дел Японии Арита подписали соглашение. Текст его гласил: «Английское правительство полностью признаёт нынешнее положение в Китае, где происходят военные действия в широком масштабе, и считает, что до тех пор, пока будет существовать такое положение, у японских вооружённых сил в Китае будут особые нужды, вытекающие из необходимости обеспечить свою безопасность, поддерживать общий порядок в районах, находящихся под их контролем, причём перед ними стоит задача пресекать или устранять любые причины или акты, которые будут мешать им». Британское правительство, кроме того, заявляло, что «не имеет намерения поощрять любые действия или меры, препятствующие достижению японскими вооружёнными силами упомянутых выше целей». 24 июля соглашение было опубликовано.
Иначе говоря, Лондон признавал захваты, произведённые Японией в Китае и обязался не препятствовать их дальнейшему развитию. Чан Кайши поначалу попросту отказался поверить в новость о подписании такого соглашения. Он заявил, что попытки организовать «второй Мюнхен» на Дальнем Востоке обречены на провал. «Англия не может пойти на соглашение с Японией, — заявил президент Китая. — Англия знает, что сегодняшняя Япония — это не та Япония, которая 20 лет назад служила Англии в качестве сторожевого пса. Япония теперь является бешеной собакой, которая хочет укусить своего хозяина. Как бы Англия ни стремилась к мирному исходу, её уступки Японии не могут идти против интересов Китая или в нарушение пакта девяти держав. Иначе Англия оказалась бы не только пособником Японии в агрессии, но и в уничтожении пакта девяти держав. Англия приняла бы на себя роль агента Японии в её агрессии против Китая и противопоставила бы себя странам — участницам пакта девяти держав. Спрашивается, может ли Англия пожертвовать исторически сложившимся положением в Китае? Мы убеждены, что японская пропаганда в отношении этого не заслуживает доверия».
Оценки Чан Кайши были в целом верные, но тем не менее японо-британское согласие стало фактом, и это не могла не учитывать и Москва в своей политике. Ещё накануне подписания англо-японского соглашения, при назначении нового торгпреда в Китае, Сталин инструктировал его — А.С. Панюшкин должен был заверить китайские власти в том, что Москва выполнит все свои обязательства по советско-китайскому договору о ненападении и соглашениям о поставках вооружения и материалов. В Китае по-прежнему работали советские военные советники — в 1939 г. их было 81. Между тем серия энергичных наступлений японцев на Халхин-Голе, несмотря на радужную отчётность, не привела к успеху. После последних попыток переломить ситуацию 23-24 июля, они вынуждены были 25 июля перейти к обороне. На следующий день последовало важное выступление Вашингтона.
С весны 1939 года в США наметилась тенденция к изменению отношения к политике нейтралитета. Еврейские погромы в Германии осудило 94%, а преследования немецких католиков — 97% американских граждан. Правительство повысило тарифы на немецкие товары на 25%, и запретило бартерные сделки с германскими гражданами. Нарастающее недовольство против Японии привело к изменениям в торговле между США и островной империей. В Вашингтоне решили, что «манчжуризация» Китая и островов Тихого океана не будет соответствовать американским интересам. 15 апреля 1939 года Рузвельт приказал флоту, который демонстрировал флаг в Атлантике, вернуться на Тихий океан. 26 июля государственный секретарь Халл предупредил японского посла, что с 26 января 1940 г. США прекратят действие японо-американского договора о торговле и мореплавании от 1911 года.
Было очевидно, что этот шаг будет иметь самые негативные последствия для экономики Японии. США поставляли в Японию железный лом (в 1936 г. поставки составили 1,905 млн. тонн, в марте 1939 года они выросли до 2,6 млн. тонн, до 50% всего американского экспорта этого продукта шло в страну Восходящего солнца), медь (99 тыс. тонн в 1938 г.), хлопок (до 3,25 млн. пикулей* из 9,38 млн. пикулей ввозимого в Японию хлопка) и т.д. США были важным покупателем японского шёлка и продуктов из него (8,282 млн. иен из 49,352 млн. иен, вырученных за экспорт этих товаров в 1938 г.). Последовала самая острая и самая негативная реакция японского биржевого рынка. Правительство также реагировало весьма болезненно. Оно хотело знать, что будет дальше. Вашингтон, со своей стороны, ограничивался введением морального эмбарго, отказывался давать Токио кредиты и в политическом отношении придерживался неопределённости. Она позволила японцам резко увеличить закупки в США. В результате показатели японского ввоза из США в 1939 году в 10 раз превысили таковые за 1938 год.
При таких обстоятельствах японская империя не могла затягивать войну в Монголии, к тому же не окончив войны в Китае. 1 августа 1939 года Ворошилов отдал приказ о приведении всех войск на Дальнем Востоке в повышенную готовность. Они должны были быть готовы к войне: «Всем войскам быть готовыми по приказу главного командования перейти в наступление на всех участках маньчжурской границы».
Олег Айрапетов
19.12.24 04:30
Июль 1939 года – наступает время принятия решенийВоенная обстановка на границе Монголии и Маньчжоу-го оставалась неопределённой, а вслед за новым обострением на Халхин-Голе в любой момент могла быть поставлена под угрозу и без того шаткая стабильность на советских границах в Приморье и Приамурье. Тем временем возрастала угроза войны в Европе.
А на переговорах в Москве Англия по-прежнему тянула время, Франция как всегда действовала с оглядкой на Лондон. Москва, Лондон и Париж обменивались проектами и контрпроектами союзного договора. А глава польского МИД был уверен — гарантий, уже полученных от Англии и Франции, достаточно для того, чтобы Польша могла продолжать политику колебаний между Востоком и Западом. В Варшаве предпочитали называть это лавированием. Между тем, как докладывал 10 июня 1939 года из Лондона в Москву Майский, его польский коллега Эдвард Рачинский сообщил ему, что никакого военного соглашения после британской гарантии между Великобританией и Польшей так и не было подписано и что подобный договор, судя по всему, ещё будет заключён в ближайшем будущем. А немцы продолжали упорно стучаться в дверь Москвы.
17 июня Астахов встретился в Берлине с приехавшим туда из Москвы графом Шуленбургом. Тот высказал своё мнение — «обстановка для улучшения политических отношений налицо». Граф и ранее не скрывал своей приверженности идее русско-германского сближения. Он был пруссаком и поклонником традиций политики Отто фон Бисмарка. Германия была готова рассмотреть все вопросы — и кредиты, и возможность улучшения политических отношений. «Германское правительство, — сообщал Астахов, — не решается пока идти в этом отношении дальше, опасаясь натолкнуться на отрицательное отношение нашей стороны». В тот же день советник германского посольства в Москве Густав Хильгер на встрече с Микояном известил наркома о готовности Берлина направить в Москву Шнурре для обсуждения имевшихся проблем. Он зачитал официальное послание своего правительства, в котором говорилось об этом. 22 июня германский посол в СССР вновь заговорил с Астаховым о перспективах экономического сотрудничества двух стран, и что Берлин готов и к политическому диалогу, раз уж Москва предваряет политическое соглашение экономическому. По словам Шуленбурга, серьёзных политических противоречий между Германией и СССР не существовало. Те же самые мысли и предложения Шуленбург повторил 28 июня в Москве при встрече с Молотовым.
Позиция Берлина выглядела гораздо более привлекательной, чем циничная демагогия Форин-офис. 23 июня Галифакс встретился с Майским и начал жаловаться на поведение Москвы, не желающей, по его мнению, заключать договора. Имелось в виду нежелание принимать британские условия. Майский отметил в донесении: «Закончил Галифакс свои горькие излияния прямым вопросом: хотите вы договора или не хотите? Я с изумлением посмотрел на Галифакса и ответил, что не считаю возможным даже обсуждать таковой вопрос». После этого Майский прибегнул к простой статистике — он перечислил проекты и контрпроекты соглашения и время их подготовки в Москве и сравнил эти данные с британскими. На Галифакса это произвело впечатление, и он сразу же сменил тему беседы. Далее вновь возник вопрос о прибалтийских государствах и нежелании Лондона включить их в гарантии соглашения. Галифакс «в сотый раз стал ссылаться на «нежелание» этих государств быть кем-то гарантированными», на отсутствие прецедента и т.п. Майский напомнил о доктрине Монро, ядовито заметив: «Для англичанина прецедент — всё». В любом случае диалог дипломатов явно не был продуктивным. Майский заключил отчёт словами: «За всё время разговора — это я чувствовал на каждом шагу — Галифакс был раздражён и недоволен со всеми вытекающими отсюда последствиями».
Итак, в Лондоне были недовольны нежеланием Москвы ввязываться в военное соглашение с неравномерными обязательствами. Это не удивительно. 24 июня 1939 г. прошло последнее совещание Комитета обороны Империи (Committee of Imperial Defence). Там пришли к выводу о желательности сохранения нейтралитета Италии, что обеспечило бы безопасность судоходства в Средиземном море, и Японии, что дало бы возможность не беспокоиться за безопасность тылов на Тихом океане. Британская стратегия была построена на принципе реагирования. Что касается СССР, то лучше всего было бы иметь или дружественный нейтралитет Москвы или её активное сотрудничество. Каким образом оно должно было быть обеспечено, да ещё в условиях желательности нейтралитета Японии конфликта на Халхин-Голе – не уточнялось.
29 июня в «Правде» вышла статья первого секретаря Ленинградского обкома и секретаря ЦК ВКП (б) А.А. Жданова. Она начиналась констатацией очевидного факта: «Англо-франко-советские переговоры о заключении эффективного пакта взаимопомощи против агрессии зашли в тупик. Несмотря на предельную ясность позиции Советского правительства, несмотря на все усилия Советского правительства, направленные на заключение пакта взаимопомощи, в ходе переговоров не заметно сколько-нибудь существенного прогресса». Заканчивалась статья выводом: «Мне кажется, что англичане и французы хотят не настоящего договора, приемлемого для СССР, а только лишь разговоров (выделено авт. — А.О.) о договоре для того, чтобы, спекулируя на мнимой неуступчивости СССР перед общественным мнением своих стран, облегчить себе путь к сделке с агрессорами. Ближайшие дни должны показать: так это или не так».
1 июля посол Германии на встрече с замнаркома иностранных дел сделал ряд весьма важных заявлений. «По словам посла, — отметил В.П. Потёмкин, — он кое-чего не досказал т. Молотову о том тройственном соглашении — Германия — Италия — Япония, в котором т. Молотов видит проявление антисоветского курса внешней политики Германии. Об этом договоре Шуленбургу несколько раз пришлось говорить с фон Риббентропом при своём последнем посещении Берлина. Фон Риббентроп вполне определённо заявлял послу, что указанный договор никогда не был направлен против СССР как государства. Он предусматривал лишь организацию своего рода идеологического фронта для борьбы с интернациональным течением, в котором три правительства усматривали опасность для существующего социального и политического строя. С течением времени и в соответствии с меняющейся международной обстановкой тройственный договор отошёл от своей первоначальной базы: в настоящее время он приобрёл ясно выраженный антианглийский характер. Об этом фон Риббентроп говорил с Шуленбургом вполне откровенно. Посол хотел бы обратить на это и наше внимание. Я задал послу вопрос, действительно ли германское правительство рассматривает Великобританию как своего врага. Шуленбург ответил, что такая точка зрения является в Германии господствующей. Сам он, впрочем, не вполне её разделяет. Он не видит, почему бы Англия стремилась наносить удары Германии или создать вокруг неё кольцо враждебных стран. Но фон Риббентроп настроен против Англии. Наоборот, к СССР он относится как к государству, с которым Германия могла бы поддерживать отношения дружественного сотрудничества».
Выступления Шуленбурга не вызвали у Потёмкина особого доверия. Он даже назвал их провокационными. Слова не были подтверждены делами. Между тем действия потенциальных союзников также создавали основу для сомнений у Совнаркома, чтобы преодолеть которые Лондону и Парижу пришлось пойти на явно нежелательные уступки в весьма важном для них вопросе. Форин-офис имитировал готовность к соглашению. 1 июля последовала очередная англо-французская версия текста соглашения. Лондон и, естественно, Париж, казалось, действительно пошли на уступки. Статья 1 принималась практически в советской редакции. Сохранялось упоминание о принципах Лиги Наций, но действовать предполагалось без соблюдения её процедур, одобрения и т.п. В список стран, которые получали гарантии союзников, были включены Эстония, Финляндия, Латвия, Польша, Румыния, Турция, Греция, Бельгия, Люксембург, Нидерланды и Швейцария. Этот список по соглашению союзников мог быть подвергнут пересмотру. Новая редакция документа создавала основу для перехода переговоров на новый уровень. 3 июля Советское правительство сообщило о своём согласии принять проект соглашения в новой англо-французской версии.
17 июля 1939 г. в Варшаву прибыл начальник Имперского Генерального штаба генерал Айронсайд. Он приехал, чтобы убедить поляков, что союзники поддержат их, Англия при любых обстоятельствах сдержит слово и, по его словам, «коварного Альбиона» не будет. Различия между англичанами и французами в этом вопросе, по свидетельству визитёра, не было, и всё уже согласовано с генералом Гамеленом. Английская и французская армии, как известил Айронсайд французского военного атташе бригадного генерала Феликса Мюсса, могли бы начать действия в Средиземном море, что существенно (!!!) облегчило бы (!!!) положение Польши, а также действовать подводными лодками и авиацией. Генерал был в полном восторге от польского плана военных действий, он назвал его «просто французским», и высказал своё убеждение в том, что нет никакой необходимости сотрудничать с Советами, потому что их армия не в состоянии наступать, и даже не имеет настоящих штабных офицеров. «К чему пытаться разговаривать с унтер-офицерами!» — остроумно шутил гость, и эти шутки обеспечили хорошую атмосферу общения с Рыдз-Смиглы и Беком. Айронсайд добавил, что Польша, богатая прекрасно обученными кадрами, может легко сформировать новые подразделениями. Мюсс заметил, что британский гость, «симпатичный и открытый, с великолепной выправкой, произвёл самое благоприятное впечатление в польских военных кругах».
21 июля Айронсайд покинул гостеприимных поляков, которым он явно говорил то, что они хотели услышать. Генерал вернулся с твёрдым убеждением — никакого Восточного фронта Польша обеспечить не может. Для его создания необходимо иметь дело с Советским Союзом. Айронсайд понимал – позиция его страны будет зависеть исключительно от действий Гитлера и Муссолини. Активных самостоятельных действий англичане вести не будут. Ещё 10 июля Айронсайд записал в дневнике: «Чемберлен спросил, как долго продержатся поляки. Я ему ответил, что их разобьют, если Гитлер не выберет неправильный момент. Вы можете занять Познаньскую область за пару месяцев, но вы не сможете победить всю страну за пару месяцев». Вскоре выяснится, что генерал всё же ошибался — немцы разбили Польшу за первые десять дней. Оставшиеся пару недель они попросту её добивали. Что касается Франции, то начальник её Генерального штаба не смог приехать вместе с Айронсайдом — он был занят подготовкой к мобилизации и формированием новых частей.
Гамелен ещё 15 апреля 1939 г. обратился с письмом к Даладье — генерал считал, что поляков нужно нацеливать на сотрудничество с русскими в вопросе о поставках и транзите военных материалов через территорию СССР. По его мнению, это было как раз то, что требовалось польской армии в случае войны. Судя по всему, генерал не особенно волновался и перед началом войны. 23 августа 1939 г. Гамелен считал, что французская армия полностью готова к войне — она была обеспечена всем необходимым, а Германия не была готова атаковать на своей западной границе. Иначе говоря, подразумевалась готовность защищать Францию с помощью Британии. Действий в защиту восточного союзника Гамелен не планировал. К концу августа в сухопутной армии числилось 2,438 млн., во флоте — 126 тыс., и в ВВС 110 тыс. чел. Для обороны Франции в 1939 этого было вполне достаточно.
25 июля 1939 года Риббентроп встретился в Зальцбурге с итальянским послом в Германии Аттолико и его заместителем графом Массимо Маджистрати. Глава германского МИД известил союзников о немецком взгляде на произошедшее. Итальянский посол докладывал в Рим: «Фон Риббентроп заранее подчеркнул, что ещё в прошлом декабре и в январе фюрер напрямую изложил Польше план по сохранению мира между обеими странами на следующие 25 лет. Как известно, этот план предусматривал отказ Польши от некоторых прав на Данциг, чтобы тот мог спокойно войти в состав Рейха, постройку экстерриториального шоссе, не имеющего военного значения, для связи Пруссии с Восточной Пруссией, и отказ Германии от каких-либо притязаний на коридор, который, соответственно, оставался польским. Варшава в ответ на эти предложения через посла Липского заявила, что Польша предпочтёт этому решению войну с Германией. Сразу же после этого в Польше началась мобилизация. Такое поведение потрясло фюрера и привело его в ярость. Сегодня фюрер оказался бы в крайне неловком положении, если бы ему пришлось пригласить Польшу сесть с ним за один стол переговоров, так как это означало бы, что безрассудный и безумный ответ Польши был обоснованным… Так или иначе, подводя итог данной теме, Риббентроп подчеркнул…, что Польша представляется Германии намного менее опасным противником, чем была в 1938 году Чехословакия…»
В любом случае здравомыслящим современникам было ясно, что самостоятельно Польша с её более чем миллионной армией не выстоит. В политической жизни Германии в конце июля установилась пауза, которая, по словам советского временного поверенного в делах, «во многом напоминает затишье перед бурей». Конфликт с Польшей оставался неизбежным, но он был явно перенесён с конца июля на более поздний срок. На этом фоне немецкие дипломаты подчёркнуто вежливо вели себя с советскими представителями в Берлине, демонстрируя готовность к улучшению двусторонних отношений. Пресса, радио и кинематограф временно приостановили враждебную по отношению к СССР и коммунистам пропаганду. «Мы считаем, что для вражды между нашими странами оснований нет, — сказал Астахову Риббентроп при личной встрече. — Есть одно предварительное условие, которое мы считаем необходимой предпосылкой нормализации отношений — это взаимное невмешательство во внутренние дела. Наши идеологии диаметрально противоположны. Никаких поблажек коммунизму в Германии мы не допустим. Но национал-социализм не есть экспортный товар и мы далеки от мысли навязывать его кому бы то ни было. Если в вашей стране держатся такого же мнения, то дальнейшее сближение возможно».
Что касается линии поведения англичан и французов в то же самое время на переговорах о будущем союзе, то прав был Я.З. Суриц, который 19 июля в донесении в Москву назвал её жульничеством, нацеленным на обман советской стороны и общественного мнения собственных стран. «Трёхмесячная канитель с переговорами, — добавил советский полпред во Франции, — уже с достаточной ясностью вскрыла, что наши партнёры не хотят настоящего соглашения с нами, но, боясь своего общественного мнения, будут это скрывать и продолжать прятаться за «тайну переговоров». Эту игру мы должны разоблачить, прежде чем «послать к чёрту». Мы должны, не считаясь ни с какими дипломатическими узами, предать гласности ход переговоров. Возможно, что один намёк с нашей стороны, что мы вынуждены будем это сделать, заставит переговорщиков изменить свою тактику».
Столь оригинальный метод принуждения правительств партнёров по переговорам к заключению военного союза не был принят в Москве, к тому же ничто не гарантировало, что такой союз будет выполняться. Но недовольство партнёрами и недоверие к ним далее только возрастало. «Великобритания повела себя глупо и нагло, — отметила 20 июля 1939 г. в своем дневнике полпред СССР в Швеции А.М. Коллонтай. — Во главе делегации, присланной в Москву для серьёзнейших переговоров и при данной напряжённой атмосфере, Даунинг-стрит назначил не видную и крупную политическую фигуру, а чиновника Форин-офиса Стренга. Москва насторожилась. Москва крайне недовольна этим назначением. Неудивительно, что переговоры с Англией затягиваются и идут так туго. У нас не верят англичанам и серьёзности их намерений. Планы свои они окутывают туманом, нет конкретности и ясности в их установках». Коллонтай была не совсем права только в одном — Вилльям Стренг был одним из ведущих сотрудников британского МИДа, но ничем более. И уж безусловно она была не одинока в этой своей оценке: «Поведение Англии и Франции в такой ответственный момент даёт повод считать, что тут может вестись двойная игра, что мюнхенский дух не изжит в этих странах. Всё душнее политическая атмосфера. Всё яснее подготовка войны против нас».
Переговоры, которые Стренг вёл в Москве, закончились безрезультатно, и, по его мнению, ничем иным они закончиться не могли, так как военной конвенции, которую хотела советская сторона, заключить так и не удалось. Позиция, занятая правительством Чемберлена, станет более объяснимой, если добавить к этому тот факт, что в Лондоне в это же время происходили консультации относительно возможного улучшения англо-германских отношений. Для этого были использованы проходившие в столице Великобритании переговоры о китобойном промысле. Инициативу относительно обсуждения «сотрудничества в целях завоевания новых мировых рынков и развития имеющихся» проявила британская сторона в лице главного советника премьера Горация Вильсона. Среди таких рынков были названы Британская империя, которую Великобритания не могла обеспечить и освоить экономически, Китай, в отношении которого тоже было сказано и о Японии, и Россия. Для исключения «убийственной конкуренции» необходимо было разделить сферы влияния.
«Сэр Гораций Вильсон, — закончил свой отчёт о встрече германский дипломат, — сказал ещё, что этой осенью в Англии намереваются провести новые выборы. Тактически с внутриполитической точки зрения правительству безразлично будут ли выборы проходить под лозунгом «Готовность к будущей войне» или под лозунгом «Длительное соглашение с Германией имеется в виду и достижимо». Они подготовят своих избирателей к обоим лозунгам и обеспечат своё господство на следующие пять лет. Само собой разумеется, мирный лозунг для них лучше». С другой стороны, явно ободрённые после заверений Айронсайда о безусловной поддержке польские политики заговорили всё более резким тоном. Рыдз-Смиглы заявил, что Польша не допустит аншлюса Данцига, даже если для этого ей придётся воевать в одиночку. В какой-то степени это был ответ на вопрос, заданный Марселем Деа.
24 июля Майский доложил в НКИД — Чемберлен предпринимает значительные усилия, чтобы избежать выполнения обязательств по отношению к Польше. А уже на следующий день Галифакс известил советского дипломата — его правительство решило принять предложение советского правительства начать военные переговоры до окончания политических. Совершенно очевидно, что советская дипломатия имела все основания не доверять своим английским партнёрам, позиция которых была определяющей для Франции. В этой обстановке Москва не хотела оказаться лишённой возможности сделать выбор. Тем более что делать его было необходимо. 26 июля с Астаховым встретился Шнурре и снова заявил — пора улучшать отношения. Немецкий чиновник сразу предупредил о том, что он отнюдь не делится с советским дипломатом собственными мыслями — это было поручение сверху.
Шнурре предупредил о возможности диалога в Прибалтике и Румынии, да и не только там: «Наша деятельность в этих странах ни в чём не нарушает ваших интересов. Впрочем, если бы дело дошло до серьёзных разговоров, то я утверждаю, что мы пошли бы целиком навстречу СССР в его вопросах. Балтийское море, по нашему мнению, должно быть общим. Что же касается конкретно Прибалтийских стран, то мы готовы в отношении их вести себя так, как в отношении Украины. От всяких претензий на Украину мы начисто отказались (исключая части, входившие ранее в состав Австро-Венгрии, относительно которых положение неясно). Ещё легче было бы договориться относительно Польши…»
29 июля Молотов известил Астахова о том, что немцам стоило бы перевести свои намёки в предложения. «Мы конечно, приветствовали бы всякое улучшение политических отношений между двумя странами. Но дело зависит здесь целиком от немцев». Это было весьма своевременное решение. Англо-германские переговоры в Лондоне продолжались, и из них даже не делали секрета. По мнению германского посла в Великобритании, в правительстве Чемберлена не хотели рисковать и проводить далее курс «окружения Германии», который может привести к войне. Британское правительство, по словам фон Дирксена, хотело «попытаться пойти на компромисс с Германией, не подвергаясь быть заподозренным в слабости».
Олег Айрапетов
Спящий лев
19.12.24 08:48
XP Best
19.12.24 18:22
Была знаменательное заявление из США: в 1937 г. Рузвельт заявил, что если Германия нападет на Советский Союз, то США будут помогать СССР, а если Советский Союз нападет на Германию, или позволит себя спровоцировать, то в таком случае США будут помогать Германии.